какая у него мама...
даже до слёз.
Мой сын – фронтмен «Раммштайн»
Объяснение в любви
автор Гитта Линдеманн
10.12.2008Мой первый концерт с «Раммштайн». Я сижу среди людей, одетых в темное, которых представляла себе другими. Они были спокойны и говорили о своих учебных заданиях, они коротали время за удивительно разумными разговорами. Начало концерта задерживалось на полчаса. Столько времени понадобилось ребятам, чтобы все организовать, а может, в программе было что-то непристойное, что может быть неприятным для матери. Я пришла на концерт тайком, он тогда не хотел этого. Но он меня увидел. Позже, в больших залах и на стадионах я была обязательным гостем. Но и тогда в маленьких залах, и теперь на огромных стадионах – впечатления остаются те же. Я стою среди других, и музыка овладевает мной, гремит и набрасывается, ударяется о стены, устремляется в небеса, падает обратно и врывается в грудь, перехватывая дыхание. Я охвачена музыкой и стою, остолбенев. От восхищения. Укротитель на сцене – мой сын.
Он управляет людскими массами движением руки, он разбивает до крови лоб, он горит и он гонит свой раскатистый голос сквозь пространство и время. Какая же это ответственность. Для всех этих людей, которые в восхищении приветствовали его и последуют за ним, куда бы он их ни повел.
Из-за этого я боюсь за него. Что ему это причиняет, каких усилий стоит выставлять себя напоказ подобным образом. Вечер за вечером, страна за страной, континент за континентом.
Но он расслабляется, если я подхожу к нему перед выходом на сцену, и заботится обо мне, словно мы находимся дома.
Дома – это в Мекленбурге. Это его Родина, его корни, его источник энергии.
Уже мальчиком – на каникулах – бегал он по окрестностям, вставал рано утром и шел с доярами в поля к коровам. Спал на воздухе под открытым небом, слушал, как падают с деревьев яблоки или как плещутся утки в пруду. Осенью ходил по лесу и собирал грибы, зимой долго гулял по высоким сугробам, держа за пазухой кошку, которая уставала прыгать по занесенным снегом холмам.
И люди. «Расскажи-ка про прошлое», - просил он отца и гостей в деревенском трактире. – «Как вы жили здесь в прежние времена?». Он садился – также как и сегодня – вместе с деревенскими жителями и мог часами слушать их рассказы, полные юмора, на местном тягучем диалекте.
И его любят, ищут его общества. И это не имеет никакого отношения к его профессии. Его отец написал о нем книгу, в которой рассказал о своем изумлении, когда узнал, что друзья Тиля считали, что он может все. Один хотел, чтобы он починил его мопед, отец удивленно спросил: «Хочешь сказать, он сумеет?». И парень ответил: «Тиль может всё». Отец подумал скептически: «Прежде всего, всякую чушь». И был потрясен, когда мопед вскоре снова ездил. «Он может все – сколько веры, сколько доверия», - пишет его отец.
Вера – вот это слово. Он верит и осмеливается. Он выходит за грань и переступает через нее. «Что будет, если…» - этот вопрос ему незнаком. Он пробует, испытывает на себе. Его тексты несомненно полны мужества, которое есть в нем. Вот только он не говорит о себе; о своей тоске, боли, вот о чем кричит он в своих стихах. Один из его друзей написал: «Это раны отчаяния и надежды. Поток мыслей об одиночестве, рвущихся из сердца, полного отваги и тоски».
Когда умирала его бабушка, он был возле ее кровати и до смерти держал ее за руку. В стихотворении он настолько иначе взглянул на боль, что становится больно уже при чтении. Откуда он берет идеи, спрашивала я себя и его. Они просто существуют внутри него. Но иногда фантазии не приносят облегчения. Тогда становится плохо. Тогда он замыкается в себе, закрывается, тогда я остаюсь одна. Но есть еще семья, которая между тем разрастается. И теперь он главный управляющий семейными делами. Он следит за тем, чтобы никто не оставался в стороне.
Есть много причин, чтобы собраться вместе. Тогда приходят друзья и приглашается семья, есть Рождества, и Пасхи, и Дни рождения, или же просто отличные вечера, чтобы собраться под звездным небом, посидеть и поговорить.
Или же у него возникает желание готовить, что ему удается превосходно, особенно блюда из дичи и рыбы. Он пробует новые блюда, и даже если всем нам это кажется отличным на вкус, он находит недостатки, говорит, что мог бы сделать еще лучше…
Иногда он усаживает нас в свою большую машину, и мы едем к морю или катаемся на лодках, всегда вся семья. Мы садимся в лодочки и позволяем течению нести нас, над нами простирают тень ветви. Потом он ищет место привала на лугу и поднимает всех на берег. Из сумки-термоса он извлекает отбивные и хлеб, а еще резиновые игрушки для детей, воду и игристое вино, а сам отправляется ловить рыбу, в то время как мы полдничаем. По вечерам у нас рыба с большим количеством чеснока. Затем он погружается в себя.
Это одна из его жизней, другая на сцене – это его «работа», как он говорит. Иногда они пересекаются. Когда мы, например, сидели на пляже в Коста-Рике и к нам подошли три молодых человека и попросили его дать автограф. Это для него мучительно и неловко. Но он дружелюбно поставил подпись.
Мое самое прекрасное воспоминание:
Он взял нас в Сан-Розе и мы ехали по бесконечным улочкам, по пыльным дорогам с ухабами, но несмотря на это, он ехал все быстрее и быстрее. Я сказала: «Подожди! Я хочу увидеть закат». Но он нажал на газ и все ехал, и ехал. Наконец, он въехал на вершину горы и остановился, и мы увидели: солнце над морем. Оно садилось в багровом наряде. Мы должны были увидеть это именно сверху.
Мы вернулись назад и он начал готовить, тихо напевая при этом. Становилось все темнее, над нами было лишь звездное небо и мы остались наедине с собой и своими разговорами, которые длились далеко за полночь. Мы провели великолепные недели, разъезжали по стране, плавали и прыгали через джунгли, крепко держась за бесконечный трос. Глубоко внизу под нами зеленые дебри, над нами небо, далеко внизу море, а внутри меня огромное чувство страха, засевшее в желудке. Когда мы снова расстегнули ремни безопасности, сердцебиение внезапно напомнило мне о 65 прожитых годах.
Без него я никогда не решилась бы на эту авантюру. Он заставляет верить себе. Я вспоминаю, как мы – ему тогда было 14 или 15 лет – должны были во время прогулки пройти через поле, на котором паслось стадо быков. Я боялась, он, должно быть, тоже, но он шел навстречу животным и звал меня за собой, я просто должна была следовать за ним.
Затем нам надо было преодолеть ручей, я держалась неловко, и он положил доску и помог мне перебраться на другой берег.
До недавнего времени у нас за столом во время праздников собиралось пять поколений. Он привозил свою бабушку в инвалидном кресле на автомобиле, кормил ее, а ее праправнук ползал по подолу ее юбки. Семейные будни. Его опора.
Также как и природа. Он идет под бескрайним небом вдоль моря и узнает зверей, которые здесь живут. Он останавливается и рассказывает нам потрясающие вещи. Он знает большинство стран мира, и они знают его. Когда я была в Москве, многие молодые люди хотели пожать мне руку, потому что я была «Матерью Раммштайна», а один мужчина моего возраста объяснял мне с восторгом уникальность этой группы. На видео с гастролей во всех странах видно, с каким восторгом и усердием публика поет с ним песни на немецком. В Мехико так же, как в Токио, Рио, Манчестере или Будапеште. Он испытал это всё. «Но все это ничто в сравнении с Макленбургским восходом солнца над болотом», - говорит он, - «Когда ты видишь косулю, выходящую из-за кустарника и в этой нескончаемой тишине различаешь шорохи разных животных». Это ни с чем не сравнимое небо, облака и комья грязи на обуви, эти места опускают его на землю и учат смирению.
Я, как и многие, охотно бываю рядом с ним. То, что он знаменитость, не имеет значения. Только иногда меня охватывает легкое изумление: что за человек! Если бы случилось, что я не была его матерью, я была бы рада быть в числе его близких людей.
Автор Гитта Линдеманн, журналистка, с 1992 по 2002 была редактором по культуре на Северогерманском радио в Шверине на NDR 1 Radio MV.
даже до слёз.
Мой сын – фронтмен «Раммштайн»
Объяснение в любви
автор Гитта Линдеманн
10.12.2008Мой первый концерт с «Раммштайн». Я сижу среди людей, одетых в темное, которых представляла себе другими. Они были спокойны и говорили о своих учебных заданиях, они коротали время за удивительно разумными разговорами. Начало концерта задерживалось на полчаса. Столько времени понадобилось ребятам, чтобы все организовать, а может, в программе было что-то непристойное, что может быть неприятным для матери. Я пришла на концерт тайком, он тогда не хотел этого. Но он меня увидел. Позже, в больших залах и на стадионах я была обязательным гостем. Но и тогда в маленьких залах, и теперь на огромных стадионах – впечатления остаются те же. Я стою среди других, и музыка овладевает мной, гремит и набрасывается, ударяется о стены, устремляется в небеса, падает обратно и врывается в грудь, перехватывая дыхание. Я охвачена музыкой и стою, остолбенев. От восхищения. Укротитель на сцене – мой сын.
Он управляет людскими массами движением руки, он разбивает до крови лоб, он горит и он гонит свой раскатистый голос сквозь пространство и время. Какая же это ответственность. Для всех этих людей, которые в восхищении приветствовали его и последуют за ним, куда бы он их ни повел.
Из-за этого я боюсь за него. Что ему это причиняет, каких усилий стоит выставлять себя напоказ подобным образом. Вечер за вечером, страна за страной, континент за континентом.
Но он расслабляется, если я подхожу к нему перед выходом на сцену, и заботится обо мне, словно мы находимся дома.
Дома – это в Мекленбурге. Это его Родина, его корни, его источник энергии.
Уже мальчиком – на каникулах – бегал он по окрестностям, вставал рано утром и шел с доярами в поля к коровам. Спал на воздухе под открытым небом, слушал, как падают с деревьев яблоки или как плещутся утки в пруду. Осенью ходил по лесу и собирал грибы, зимой долго гулял по высоким сугробам, держа за пазухой кошку, которая уставала прыгать по занесенным снегом холмам.
И люди. «Расскажи-ка про прошлое», - просил он отца и гостей в деревенском трактире. – «Как вы жили здесь в прежние времена?». Он садился – также как и сегодня – вместе с деревенскими жителями и мог часами слушать их рассказы, полные юмора, на местном тягучем диалекте.
И его любят, ищут его общества. И это не имеет никакого отношения к его профессии. Его отец написал о нем книгу, в которой рассказал о своем изумлении, когда узнал, что друзья Тиля считали, что он может все. Один хотел, чтобы он починил его мопед, отец удивленно спросил: «Хочешь сказать, он сумеет?». И парень ответил: «Тиль может всё». Отец подумал скептически: «Прежде всего, всякую чушь». И был потрясен, когда мопед вскоре снова ездил. «Он может все – сколько веры, сколько доверия», - пишет его отец.
Вера – вот это слово. Он верит и осмеливается. Он выходит за грань и переступает через нее. «Что будет, если…» - этот вопрос ему незнаком. Он пробует, испытывает на себе. Его тексты несомненно полны мужества, которое есть в нем. Вот только он не говорит о себе; о своей тоске, боли, вот о чем кричит он в своих стихах. Один из его друзей написал: «Это раны отчаяния и надежды. Поток мыслей об одиночестве, рвущихся из сердца, полного отваги и тоски».
Когда умирала его бабушка, он был возле ее кровати и до смерти держал ее за руку. В стихотворении он настолько иначе взглянул на боль, что становится больно уже при чтении. Откуда он берет идеи, спрашивала я себя и его. Они просто существуют внутри него. Но иногда фантазии не приносят облегчения. Тогда становится плохо. Тогда он замыкается в себе, закрывается, тогда я остаюсь одна. Но есть еще семья, которая между тем разрастается. И теперь он главный управляющий семейными делами. Он следит за тем, чтобы никто не оставался в стороне.
Есть много причин, чтобы собраться вместе. Тогда приходят друзья и приглашается семья, есть Рождества, и Пасхи, и Дни рождения, или же просто отличные вечера, чтобы собраться под звездным небом, посидеть и поговорить.
Или же у него возникает желание готовить, что ему удается превосходно, особенно блюда из дичи и рыбы. Он пробует новые блюда, и даже если всем нам это кажется отличным на вкус, он находит недостатки, говорит, что мог бы сделать еще лучше…
Иногда он усаживает нас в свою большую машину, и мы едем к морю или катаемся на лодках, всегда вся семья. Мы садимся в лодочки и позволяем течению нести нас, над нами простирают тень ветви. Потом он ищет место привала на лугу и поднимает всех на берег. Из сумки-термоса он извлекает отбивные и хлеб, а еще резиновые игрушки для детей, воду и игристое вино, а сам отправляется ловить рыбу, в то время как мы полдничаем. По вечерам у нас рыба с большим количеством чеснока. Затем он погружается в себя.
Это одна из его жизней, другая на сцене – это его «работа», как он говорит. Иногда они пересекаются. Когда мы, например, сидели на пляже в Коста-Рике и к нам подошли три молодых человека и попросили его дать автограф. Это для него мучительно и неловко. Но он дружелюбно поставил подпись.
Мое самое прекрасное воспоминание:
Он взял нас в Сан-Розе и мы ехали по бесконечным улочкам, по пыльным дорогам с ухабами, но несмотря на это, он ехал все быстрее и быстрее. Я сказала: «Подожди! Я хочу увидеть закат». Но он нажал на газ и все ехал, и ехал. Наконец, он въехал на вершину горы и остановился, и мы увидели: солнце над морем. Оно садилось в багровом наряде. Мы должны были увидеть это именно сверху.
Мы вернулись назад и он начал готовить, тихо напевая при этом. Становилось все темнее, над нами было лишь звездное небо и мы остались наедине с собой и своими разговорами, которые длились далеко за полночь. Мы провели великолепные недели, разъезжали по стране, плавали и прыгали через джунгли, крепко держась за бесконечный трос. Глубоко внизу под нами зеленые дебри, над нами небо, далеко внизу море, а внутри меня огромное чувство страха, засевшее в желудке. Когда мы снова расстегнули ремни безопасности, сердцебиение внезапно напомнило мне о 65 прожитых годах.
Без него я никогда не решилась бы на эту авантюру. Он заставляет верить себе. Я вспоминаю, как мы – ему тогда было 14 или 15 лет – должны были во время прогулки пройти через поле, на котором паслось стадо быков. Я боялась, он, должно быть, тоже, но он шел навстречу животным и звал меня за собой, я просто должна была следовать за ним.
Затем нам надо было преодолеть ручей, я держалась неловко, и он положил доску и помог мне перебраться на другой берег.
До недавнего времени у нас за столом во время праздников собиралось пять поколений. Он привозил свою бабушку в инвалидном кресле на автомобиле, кормил ее, а ее праправнук ползал по подолу ее юбки. Семейные будни. Его опора.
Также как и природа. Он идет под бескрайним небом вдоль моря и узнает зверей, которые здесь живут. Он останавливается и рассказывает нам потрясающие вещи. Он знает большинство стран мира, и они знают его. Когда я была в Москве, многие молодые люди хотели пожать мне руку, потому что я была «Матерью Раммштайна», а один мужчина моего возраста объяснял мне с восторгом уникальность этой группы. На видео с гастролей во всех странах видно, с каким восторгом и усердием публика поет с ним песни на немецком. В Мехико так же, как в Токио, Рио, Манчестере или Будапеште. Он испытал это всё. «Но все это ничто в сравнении с Макленбургским восходом солнца над болотом», - говорит он, - «Когда ты видишь косулю, выходящую из-за кустарника и в этой нескончаемой тишине различаешь шорохи разных животных». Это ни с чем не сравнимое небо, облака и комья грязи на обуви, эти места опускают его на землю и учат смирению.
Я, как и многие, охотно бываю рядом с ним. То, что он знаменитость, не имеет значения. Только иногда меня охватывает легкое изумление: что за человек! Если бы случилось, что я не была его матерью, я была бы рада быть в числе его близких людей.
Автор Гитта Линдеманн, журналистка, с 1992 по 2002 была редактором по культуре на Северогерманском радио в Шверине на NDR 1 Radio MV.
@темы: немцы, Rammstein, meine Liebe!